Девочка становится на цыпочки, и я, (наверное, не один я) начинаю пожирать глазами открывающуюся картину: короткое платье школьной формы поднимается все выше, обнажая стройные бедра, зимой они обтянуты тонкими чулочками, а сейчас, в мае, наши ножки голые, но не известно, что будоражит воображение больше - мелькнувшая застежка чулок или нежная голая кожа.
     Но учебный год завершен. Отзвенел выпускной звонок, и мы, теперь девятиклассники, отпущены для летних игр и гулянок. Некоторые, правда, покидают школу, и это грустно.
     Мать моя решила, (она у меня продавщица, а отец горбатит на заводе) так вот мать решила, что я должен и отдохнуть, и поработать. Она уже с кем-то договорилась, что я еду вожатым в пионерлагерь. Смешно, еще в прошлом году я был там в качестве пионера. А теперь буду вожатым, это, пожалуй будет поинтереснее, а главное, свободы будет побольше.
     Зачем я шпарю в эту тетрадь? На выпускном, смех, да и только, Наташка предложила, чтоб мы, шестеро, клюкавших портвейн на чердаке школы, стали вести нечто вроде дневниковых записей, главное, чтоб ничего не утаивать.
     И все согласились. Для меня в этом нет труда, тем более, что что-то подобное я уже вел, и даже, если не буду писать, то к зиме у меня все равно найдется, что им показать из старых записей.
     Вот, к примеру, это из марта этого года. Тогда я дружил с Танечкой, она на год меня моложе. Что входит в дружбу мальчишки пятнадцати лет и девочки в четырнадцать? Если кто думает, что только обсуждение книг и кинофильмов, прогулки при луне и без нее, тихие поцелуйчики, тот сильно ошибается.
     Танечку я знаю с самого детства, мне было лет шесть, когда нас познакомили.
     Мне было девять, ей восемь, и мы, помнится, играли в маму-папу. Нас было две пары. Мы с Костей и Танечка со своей одноклассницей. Девочки сами пригласили нас к Танечке в дом. Родителей не было, мы начали бутузится на диване, затем Танечка сказала, что будем играть в маму-папу, и что нужно лечь парами на разные диваны. Что мы с радостью и сделали. Я до сих пор помню хмельную радость от первых объятий, помню, что стал целовать ее в щеки, она хихикала, и вдруг сама поцеловала меня в губы. Давайте делать детей, сказала ее одноклассница, давайте, давайте, обрадовалась Танечка, но как, как делать, я совсем не знал, учись, кивнула головой Танечка на соседний диван. Я повернул голову и увидел, что Костя оседлал Танину подружку, и всем телом делает движение, словно скачет на лошадке. Клетчатая юбка девочки сбилась на животе, видны были голые бедра и короткие желтые панталончики.
     Я мигом оседлал Танечку, я стал делать также как Костя, и скоро почувствовал как во мне нарастает какое-то неведомое чувство, писюн мой вдруг стал большим и твердым, я елозил по Танечкиному животу, мы были совсем одеты, я видел, с каким радостным интересом она принимает мои движения, я наклонился и поцеловал ее в губы, я продолжал целовать ее, я опустил правую ладонь вниз и, (до сих пор поражаюсь собственной наглости) незаметно ухватил пальцами подол ее тонкого платья и дернул его кверху, обнажив ее живот, туго обтянутый голубыми трусиками. Я продолжал свой скач, но между нашими телами уже было на одну преграду меньше, и мне было особенно радостно и жутко это осознавать. Но главное, что Танечка, видимо, не почувствовала моей наглой шалости, ибо, когда наши партнеры по папе-маме перестали скакать, ну хватит вам, сказал Костя, и я с великим огорчением оторвался от подружки, я встал, она стала переходить из положения лежа в положение сидя, и вдруг она увидела, что подол ее платья смят на линии талии. Судорожным рывком она одернула платье, и лицо ее вдруг вспыхнуло густым румянцем.
     Этот румянец проявлял себя все последующие годы нашей дружбы.
     Дружили мы долго и по-разному. Теперь, когда мы стали старше мы уже не играем в папу-маму, но если случится сыграть, то неизвестно, чем это все закончится.
     Наша, с позволения сказать, дружба с Танечкой, ни для кого не тайна, это имеет свои плюсы и минусы. Минус, то что все знают и с другой девушкой водить хороводы сложнее.
     Плюс то, что родители разрешают нам встречаться дома - у меня, и у нее, и мы этим пользуемся. Другое дело, что мы не так часто остаемся одни, скорее это бывает случайно, Танечка всегда спрашивает, есть ли кто дома и отказывается идти, если никого нет. Дважды я обманывал ее, говоря, что мама дома, мы заходили, а где же мама, да только что была, сейчас придет...
     Однако первый раз Танечка была очень напряжена и оказала мне такое сопротивление, что я решил, что лучше не обманывать ее, так как при других наших встречах, когда мать деликатно уходила на кухню, мне удавалось добиться куда большего, чем когда мы оказывались наедине.
     Был еще один недостаток таких встреч, точнее два - первое то, что до конца мы не могли дойти ни при каких обстоятельствах, а второе то, что лицо Танечки после нашей дружбы на старом, скрипучем диване, было на редкость пунцовым, (как тогда, в детстве), она долго не могла войти в норму, а мать, кажется, догадывалась, но подавала виду.
     Мы чаще встречались по вечерам, на улице было холодно, Танечка охала, когда я своей ледяной ладонью пробирался к ее животу, сколько пуговиц приходилось расстегивать, больших, маленьких, снова больших, потом опять маленьких, она, идя на свидания, упаковывалась, как на Северный полюс, и вдруг мои пальцы касались ее горячей голой кожи, Танечка взвизгивала, но я держал ее крепко, и через минуту-другую ладонь моя согревалась, и я начинал следующий, самый сладостный этап наших ласк, бедная моя рука, никакой удав, мне кажется, не смог бы так изогнуться, так извернуться, чтоб пролезть, проскользнуть, не порвав одежды, не оторвав пуговиц, не сломав застежек, вперед и вперед, с одной лишь маниакальной целью, потрогать, погладить, поласкать.
     Наверное, я был немного груб, я прижимал ее к дереву под которым мы стояли, я просовывал ногу, между ее ног, я поднимал колено повыше, так, что Танечка почти сидела на нем, я заметил, что это, казалось бы грубое движение ее возбуждает, я целовал ее взасос, мы задыхались, мы сходили с ума...
     Я хватал ее за бедра, я двигал ее взад-вперед по своему колену, с ней начинало твориться что-то невероятное, она сдавленно стонала, глаза ее были закрыты, губы дрожали, я впивался в них, она прерывала поцелуй, и вдруг взвывала почти в голос, я зажимал ей ладонью рот, и вдруг она, продолжая мелко вздрагивать всем телом, повисала на мне, тело ее становилось словно ватным, что с тобой спрашивал я, что с тобой, она долго молчала, дыхание ее никак не могло восстановиться, она тыкалась губами в мою шею, ничего, все прошло, отвечала она. Я, честно сказать, был таким серым, только через полгода Мишка объяснил мне про оргазм, что это у них тоже, что и у нас, и что это бывает даже от пальца... Удивлению моему не было предела, ведь я не засовывал ей ничего, никакого пальца. Дурень ты, поучал меня Мишка, коленом ты что вытворял, ничего не вытворял, я даже не двигал коленом, кончай дурака валять, хохотал Мишка, их возбуждает даже езда на велосипеде, значит, они тоже хотят, как и мы, удивился я, Мишка повалился от смеха, наконец-то до тебя дошло, наконец-то, поздравляю, и он похлопал меня по плечу. Я молчал, я не возражал, что я мог сказать?
     Часто мы с Таней шли в кино, но на экран мы смотрели число условно, главное, было сесть так, чтоб вокруг было поменьше народу, я с нетерпением ждал, когда выключат свет, и с первой минуты фильма до последней между нами шел тихий поединок рук, мы наивно полагали, что на нас никто не обращает внимания, наверное, это было не так, парни подкалывали меня, а я, возбужденный прикосновениями к девичьим бедрам, к ее плоскому животу, обтянутому тугими трусиками, под которые было так трудно запустить пальцы, я ворочался в постели и не мог заснуть, ночью мне снилось, что я овладеваю Танечкой, во сне получалось все хорошо, совсем не так, как тогда, когда я второй раз обманул ее и привел в квартиру, так вот во сне я легко и просто вставлял свой напряженный орган в ее влажную щелочку, я двигался, как надо, и кончал не боясь, что она забеременеет.

     Утром мои трусы были мокрые, и я не любил себя за это.
     Но сказать честно, мне чаще, чем Танечка снились и снятся девушки из нашего класса, например, Наташа или Лидка. К Лидке отношение особое, после того как Мишка похвастался мне, что сломал ей целку, и что он уже после этого несколько раз имел ее. Вначале я ему не поверил, но он привел такие подробности, которые выдумать было невозможно. С другой стороны, почему бы и нет? Мишка на год старше нас, он сидел 2 года во втором, а Лидка вон какая, так и прет все из-под платья. Я украдкой смотрю на Лидкины ноги, я представляю, как она раздвигает их, чтоб принять парня, я смотрю на ее большую грудь и представляю, как он целует ее соски. У Танечки грудь совсем маленькая, и она почти не позволяла мне ее трогать, не говоря уже о поцелуях сосков.
     Однако Танечка позволяла мне ласкать себя под юбкой, при этом она иногда почти не противилась, как тогда, во второй раз, когда я заманил ее домой, мы сели на диван, она немного посопротивлялась, когда я, страстно целуя, стал заваливать ее назад, я уложил ее, я сдвинул кверху ее юбку, короткую комбинацию, я долго гладил ее ноги, я отстегнул ее чулки, я гладил ее бедра, она не только пустила мои пальцы под резинку своих маленьких голубых штанишек, дальше я с удивлением обнаружил еще одну преграду - тонкие белые трусики, она позволила мне гладить волосистый лобок своего лона, она не сопротивлялась, и, почувствовав, что желанный миг близок, я стал стаскивать с нее и штанишки, и трусики одновременно, и она снова не сопротивлялась, она лишь закрыла лицо руками, я торопливо потянул все книзу, я попросил, чтоб она приподнялась, и она слегка подняла попку, и я легко сдвинул до колен ее одежду, сердце мое выскакивало из груди, я еще никогда не раздевал девушек до такого состояния, и я стал раздвигать ее ноги, но спеленатая в коленях, она не могла этого сделать, и я снова занялся тем же, я снял ее штанишки и трусики полностью, и они остались лежать в ногах дивана. Я видел ее ослепительно белый живот, темно-рыжий треугольник волос, резинки пояса от чулок двумя тонкими ленточками сбегали к ее лону, верхняя часть чулок слегка сбилась вниз, я накрыл рукой ее лобок, я стал двигать пальцем и ощутил, как влажна ее щелочка, я развел ее ноги, я навалился на девочку, я хотел снять свои брюки, но неожиданно для себя я дернулся, так, как если бы я уже был в ней, я почувствовал, что стащить брюки уже не успею, проклиная себя, я продолжал делать толчкообразные движения и с диким облегчение разрядился, выкрикивая ей в шею слова любви и отчаяния.
     Затем наступил покой.
     - Прости, пожалуйста, - прошептал я чуть позже
     - Все хорошо, - шепнула она
     - Я боюсь, что ты забеременеешь, - соврал я. И мысли об этом не было.
     - Спасибо, милый, - и я понял, что она чувствует мою ложь
     Она была во сто раз мудрее и опытнее меня, хотя была в сто раз более целомудренна и девственна, чем я.
     И я встал, чувствуя, что как влажны мои брюки, что струйка медленно бежит вниз по ногам. Я сел, на диван, стал гладить ее тело, но Танечка тихо сказала, что пора, чтоб я отвернулся, пока она оденется, но я же видел тебя, это совсем не то, отвечала она, и я чувствовал, что, да, это не то.
     Я отвернулся, я не смотрел, но я слышал, шуршание ее одежды, слышал, как щелкали застежки чулок, уже можно, сказала она. Я посмотрел на нее, лицо ее было пунцовым, я поцеловал ее, и вдруг, ощутил, что мой инструмент снова зашевелился, встал во весь рост, и я стал заваливать ее на подушку, я снова стал гладить ее ноги, но она что-то вскрикнула и оттолкнула меня.
     И я понял, что на сегодня мой поезд ушел.
     Вскоре Танечка возревновала меня, когда на каких-то танцульках я увлек в спортзал Алену из девятого класса, там мы долго целовались взасос, я усадил ее на подоконник, раздвинул ее колени, завел ее ноги себе за спину и, крепко прижав, стал жадно гладить ее грудь, сначала через блузку, затем она сама ее расстегнула, я пытался расстегнуть ее лифчик, и тут услышал, что дверь открылась.
     Конечно, это была Танечка. Игорь, где ты, спросила она, и резко захлопнула дверь. Алена стала дико хохотать, а я был готов убить ее в этот момент. Все это было, как шутит Наташка, давно и неправда.
     Когда я встречаюсь с Танечкой, мне хочется прижать ее, я знаю, как она будет вздрагивает от моих прикосновений, как позволит, мне сначала одно, потом другое, я с жадностью смотрю на ее высоко открытые ноги, я жалею, что мы не встречаемся, мне так горько, я хочу чтоб у меня была девушка, Таня, Наташа, Аня, Лена, Зина, Марина, любая, только чтобы была, чтобы была.
     Через три дня я еду в пионерлагерь. Вожатым.
     

     Я Лена. Мне в июле исполнится пятнадцать лет. У меня есть брат Володя. Ему девятнадцать. Он служит в армии. Моя мама красивая. Она работает проводницей. Отец работает на заводе. Я перешла в девятый класс. На лето я поеду в деревню. Там у нас куча родни. Две тетки, двоюродные сестры, Ира, ей тоже пятнадцать, Полина, ей девятнадцать. Еще есть троюродный брат Роман, ему шестнадцать. Учусь я средненько. Парня у меня нет.
     Это Наташка придумала, чтоб летом мы вели дневники. Даже не знаю, что и писать сюда. Договорились, писать правду. Какую правду? Наверное, про любовные приключения, а если их нет? Не писать же про то, как тяжело иногда проходят месячные. Я всегда терпеть не могла сочинений, особенно на тему "Как я провела лето". Хорошо провела, какое вам дело.
     Возьму эту тетрадь с собой. Доведется написать, напишу, нет - извиняйте.
     Пусть Наташка с Игорем пишут, у них получается. А про любовь пусть Мишка расскажет, он у нас герой любовник, кто Лидку женщиной сделал, она сама мне рассказывала. Как она решилась на такое, представить страшно, ведь они совсем не предохраняются, она говорит, что чувствует, когда он спускает, и что ей это особенно нравится.

Звони скорее! Просто подними трубку и набери номер, всё остальное девушка сделает сама. У нас девушки на любой вкус - блондинки, брюнетки, рыжие, худенькие, полные, ... Скорее утоли свой секуальный голод! Вход »