Не смотря на довольно плачевные успехи в учебе, мне разрешили на весенние каникулы, на три дня, поехать погостить к Сашке. Гостевой визит мы с Сашкой спланировали очень плотно. Галопом носились по родной деревне, забегая к старым знакомым, с которыми дружили и дрались. К девчонкам, в которых влюблялись мы, и которые влюблялись в нас. Время летело стремительно. Родители наших друзей, которые не видели меня долгое время, все как один начинали с того, что всплескивали руками с возгласом, как я вырос. Потом начинались расспросы о здоровье, работе и прочих подробностей существования нашей семьи, волею судьбы покинувшую эту деревню три года назад. Они, пожалуй, искренне были рады увидеть меня, обо всем расспросить и еще раз, с сожелением, убедится в неотвратимом беге времени. Поэтому порой закрывали глаза, если мы "украдкой" выпивали, толпой, бутылку дешевого "плодово-выгодного" вина или ковш браги. Примчавшись, к концу второго дня, на мой, родной сердцу хутор, я спросил у Мишки (у кого мы прервали свой бег) как поживает Верка, бывшая моя соседка. "А куда ей деться? Там и живут с матерью и братом". Как с братом? Оказывается после бригадира, героя Веркиных рассказов у неё появился брат, который был "сделан" нарочно или по роковой неосторожности бригадира и ее матери. А бригадир, козел, навострил лыжи, как только сдали дорожную контору. Вспомнились наше детское "тискание" в строящейся этой конторе. Те, далекие, сладкие воспоминания неодолимо влекли к Верке, смутно требовали продолжения. Надо непременно сходить к ней, а то завтра домой. Идти к Верке с Сашкой как-то не хотелось. "Я к Верке схожу, Сань. Ты, если что, иди домой сам, я потом приду". Я, как и раньше, по огородам, напрямик вышел к Веркиному дому.
     Веркина мать, красивая и бойкая, встретила меня, как и все, охами по поводу какой я стал здоровый, чередой тех же вопросов о делах нашей семьи, поинтересовалась, не женился ли я, и на мое, "нет еще" , посоветовала не торопиться. Познакомила меня с мужчиной в их доме, своим сыном, смешным карапузом, который, зная, наверно, свою мужскую значимость, важно расхаживал по комнате и вел неспешную беседу то со мной, то с матерью. Тем временем она накрывает на стол, приглашает поесть, заодно и Верку подождешь, она должна вот-вот подъехать. Зачем-то ее, стрекозу, в центр понесло. Отказавшись от еды, я, что бы не обидеть хозяйку, ограничился чаем. Во время моего чаепития и пришла Верка. Не пришла. Влетела. Увидела меня. Вспыхнула. Подбежала, обнимая, кулачком тихонько тюкнула в лоб. "Думала не зайдешь. Знаю, ты уже два дня как тут". Я онемел. Это,: - Верка? Боже правый! Это та, с острыми коленками егоза, которую я доводил до слез дразнилками, дергал, чтобы досадить за толстенные косички и легко давал подзатыльник, если уж сильно досаждала и увязывалась за нами, куда ей было нельзя. И превратилась в такую.: ! В такую, что перехватывает дух от взгляда в ее огромные глазищи. Немеют язык и руки, при легком прикосновения ко мне ее твердых грудей, жар которых чувствовался через ее платье и мою рубаху. Спасла меня ее мать, посадив ее за стол, есть, а разговоры потом говорить. Верка и за едой трещала как сорока, смеясь, не обидно подкалывала меня и, допив чай, потащила меня на улицу, полазить по хутору. С ней, почему-то, не было той неопределенной скованности, которая бывает при встрече хорошо знакомых, но долгое время не видавшихся людей. Мы обошли с ней все наши места, вспоминая и напоминая друг другу, что где и как происходило. Зашли к некоторым знакомым, и пошли к ней домой. Темнело. Расставаться не хотелось. Верка спросив разрешения матери протопить немного в летней кухне, потянула меня туда. Маленький домик с печкой, столом и кроватью. Здесь, в летнею жару, готовят пищу себе и животным, а иногда, с устатку, можно вздремнуть часок не раздеваясь. Верка заставила растапливать пока печку, в кухне, после зимних холодов, было холодновато, а сама метнулась домой и вернулась, неся хлеб, мелко резаное сало, лук, соленые огурцы, капусту и пол-литровую бутылку браги. Мы поставили все это на табуретку и сидя с ней на койке хрустели огурцами и капустой, заедая перестоявшую, но еще вкусную бражку, выпитую, нами, по рюмке, за встречу. Наверно от хрустящих огурцов, от пьянящей близости Верки у меня развязался язык.
     Я рассказывал ей анекдоты и истории, иногда довольно скабрезные, но Верка слушала, наверно не слыша, смотрела на меня сияющими глазами, смеялась и прижималась теплым боком ко мне. В свои пятнадцать, с небольшим лет, она не была красивой, она была божественной! Темная шапка стриженных до плеч волос и огромные блюдца синих, именно синих, сияющих глаз, под длинными, черными ресницами. Эти сияющие, распахнутые солнца не давали возможности смотреть какие там у нее нос и губы, это уже не имело значения. Её ослепительная красота манила и пугала одновременно. Торчащие груди, на которых я невольно останавливал взгляд, упруго натягивали ткань и мягко трепыхались при ее движении. Меня, чуть-чуть смущала позволительность нахождения с этим чудом и в то - же время какая-то возвышенная, легкая радость общения с ней быстро развеяли эту смущенность. Мы вместе перенеслись с ней в тот уже прошедший мир детства, где не существовало пелены условностей, не было лжи чувств, а было торжество познания Мира и Фантазий. Болтая, мы постепенно перешли на тему кто с кем дружит, кто любит и кого любят. В стремнине этого, не знающего стеснения общения я спросил у нее, помнит ли она как мы ели яблоки в недостроенной дорожной конторе.
     Она вздрогнула, как от легкого, мгновенного испуга, замерла, - "Я ПОМНЮ ВСЁ!" - произнесла-выдыхнула тихо. Она повернулась ко мне, обхватила ладонями мою голову и, заваливая на кровать, вихрем промчалась поцелуями по глазам, носу, щекам, впилась в губы своими горячими, влажными губами от которых не то, чтобы нельзя, просто не хотелось дышать, позволяя ей полностью властвовать над своим телом и, если согласится, быть ее рабом. Целуя, запыханно выдыхая, она говорила о моей глупости, говорила, что, именно с тех яблок, любит меня безголового. Говорила о том, как она измучилась не видеть меня этих долгих три года. "Я тебя любила всегда!" Любила когда я ей давал щелбаны, чтобы отстала, любила, когда дергал за косы, любила, когда дразнил, любила, когда плакала от обиды, что ее не замечаю, любила, когда мы уехали, и она думала что больше никогда меня не увидит. И сегодня носилась в центр в надежде перехватить мой бег.
     Целуя, плакала и смеялась, обжигала меня слезами, телом, словами. Я неумело пытался отвечать на её поцелуи, пробегал руками по волосам, плечам, спине, ягодицам, прижимая её к себе все плотнее. В этом полуобмороке, перевернул её под себя и руки сами, оказавшись под платьем, нетерпеливо и сумбурно, спустили вниз трусы. В этом потоке пожирающего возбуждения вошел в неё, желая наполнить её собой всю, раствориться в ней. И встречая, то легко-пружинящее сопротивление, даже почти не осознавая его, продолжал.
     Очнулся от сдавленного, нет не крика, всхлипа на вздохе и от того, как затравленно задергалась и затихла, подо мной, Верка. Я ошалело-испуганно остановился, отпрянул от неё. Верка, с закрытыми глазами, лежала на кровати, белея оголенным животом, с темным треугольником волос между ногами и с размазанными следами крови на них. По вискам к уху стекали струйки слез. Даже не увидев, мгновенно почувствовав всю картину происшедшего, меня, разрядом молнии, пронзила острая, на грани боли, жалость, и, не стыда, а обреченного презрения к себе за обрыв этой бессознательной эйфории. Прикрыл наготу. Чтобы быть ближе к ней прижался лицом к ее груди, прошептал: "Прости! Я не знал" и удивленно: "Верка-ТЫ целка?! !". Она подняла мою голову, прижала к губам и чуть отстранив, открыла, с искорками слез глаза, улыбаясь и уже спокойно, по слогам, произнесла: "БЫ - ЛА" и снова прижала к себе.
     Так прижавшись, молча, в какой-то густой атмосфере самоотдачи, лежали, впитывая в себя, друг друга и становились единым, огромным самодостаточным Миром для которого ничто и никто уже не важен, важно сохранить незыблемость этого Мира. Милая Верка, за эти три, в общем-то, еще детских года, когда каждый день-год, ты, бойкая щебетушка, хранила в себе, помнила о той ничего не значащей, детской, познавательской игре. При нашем, довольно раскрепощенном общении пацанов и девчонок, ты, зная, что никогда меня не увидишь, хранила себя только из-за огромной мечты, встретится со мной вновь. Необъяснимая, разрывающая сердце нежность пронизывала меня, заставляя теснее и теснее прижиматься к ставшему вдруг самым дорогим существу. Слушать, как синичкой бьётся под её грудью сердце. Это небытие осторожно нарушила Верка. Она тихонько шевельнулась подо мной, приподняла мою голову над собой, долго, пристально смотрела в глаза и уже как-то по-матерински тихо и долго поцеловала. Отстранив, встала и, сказав, что сейчас придет, вышла. Время было заполночь. Верка пришла минут через двадцать. Она переоделась и была в пестро- желтом, коротком халатике. В ее распахнутых глазах вновь искрилось солнце, вновь ее сияние заполняло все пространство. Она подошла, прижалась, бесстыдно обнаженным сердцем, и, смеясь, щелкнула мне поносу,: "Ну, что помянем мою целку?". Я расхохотался. Верунька, золото мое, ты такой и осталась. Самой умной и знающей из нас. Своей не детской, а бабьей мудростью, почти всегда точно предсказывающая результат наших планов и бандюковских проектов. Почему ты, самая меньшая из нас, не остановила тех, детских, экспериментов, из-за которых обрекла себя, еще ребенка, на взрослые муки. "Ты не хочешь помянуть?". "Верка, сейчас щелбан вкачу!". "С тобой от жажды помрёшь, и целка останется не отпетой". Схватила меня за волосы, хохоча, подтянула к табуретке с нашей трапезой и, показывая на, почти, не тронутую бражку скомандовала: "Отрабатывай. Ты Виновник! Ты меня заразил. Вот и будь доктором".
     Пока я наливал врюмки бражку, освежал, перемешивая капусту, она, прижавшись к моей согнутой спине, произнесла: "Ты лучший доктор в мире!". В голову, острой шпилькой, вонзился смешливый бес, с разворота, обхватывая и удерживая, осторожно и быстро заваливаю её на койку и, щекоча ее носом "угрожаю" : "Сейчас опять целку сломаю!". "Сашка, - дурак!". Хохочет она, задирая ноги. " Сашка. Да две целки ни одна баба не выдержит". От ее одуряющей красоты и близости во мне начинает просыпаться тот чертенок, который отключил тормоза накануне, но я помню, что натворил этот чертенок, и вежливо прошу его посидеть где-нибудь рядом.

Звони скорее! Просто подними трубку и набери номер, всё остальное девушка сделает сама. У нас девушки на любой вкус - блондинки, брюнетки, рыжие, худенькие, полные, ... Скорее утоли свой секуальный голод! Вход »