Она не заискивала, нет, просто поясняла, что я для нее важнее господина Декуэрво. Они отстранились друг от друга так быстро и незаметно, что я тут же забыла, как они выглядели, стоя вместе. Я кивнула маме; только что виденное уже начало превращаться в моем сознании в обычное "спокойной ночи", ведь мама всех близких друзей обнимает и целует на прощанье. Когда я вернулась из ванной, господин Декуэрво исчез, а мама поджидала меня, глядя на луну. Она проводила меня в спальню, уложила и поцеловала: сначала в лоб, потом в губы.
     - Спи, глупышкин. До утра.
     - А сделаешь утром оладьи с черникой? Мне показалось, что сейчас самое время что-нибудь выпросить.
     - Утром увидим. Спи.
     - Ну, мамочка, пожалуйста...
     - Ладно, завтра объявляется черничное утро. А теперь спи. Доброй ночи, заяц. - Она на миг задержалась на пороге, оглянулась на меня и ушла.
     Папа поднялся рано и отправился с приятелями на рыбалку на озеро. Он уезжал каждую субботу, надев старую футболку, повязав на лысину красный платок, прихватив коробочку с крючками и блеснами, и возвращался обыкновенно часам к трем. Господин Декуэрво клялся, что готов чистить, готовить и есть всю пойманную рыбу, но ничто не заставит его провести целый день в компании заядлых рыболовов в бейсбольных кепках и белых носках. Проснувшись, я учуяла запах кофе и разогретого масла. Гизелы и Лиззи в кроватях уже не было. Я ужасно расстроилась: сама же выпросила у мамы оладьи и сама же их проспала! Небось ни одной оладушки не оставили! Господин Декуэрво с Лиззи сидели за столом и доедали оладьи. Мама на синем диванчике в гостиной расчесывала Гизеле волосы. Расчесывала куда бережней, чем мои, и не хлопала ее поминутно по плечу, чтоб сидела смирно. Впрочем, Гизела и так сидела смирно, не ерзала и не вопила, если щетка застревала в волосах. Я уже готова была рассердиться на всех и вся, как мама вдруг подмигнула и сказала:
     - Заяц, твои оладьи на плите. Гаучо, сними, пожалуйста, для Эллен тарелку, она, наверно, горячая.
     Господин Декуэрво вручил мне тарелку с оладьями: большими поджаристыми кругляшами, щедро сдобренными темно-лиловой давленой черникой. Потом он оторвал кусок бумажного полотенца, положил на него вилку и нож и потрепал меня по щеке. Его ладонь пахла кофе и корицей. Вкусы мои он знал и сразу придвинул поближе масло, мед и сироп.
     - Соку налить? - спросил он.
     Я кивнула. Я вглядывалась в него украдкой, но сейчас он совсем не походил на человека, который ночью так странно обнимал мою маму.
     - Мировецкие оладьи, Лайла, - произнес он.
     - Да, мамочка, очень вкусно. - Я старалась не уступать семейству Декуэрво в изысканности манер, но это было непросто: Гизела говорила "пожалуйста" и "спасибо" за любую ерунду.
     Мама улыбнулась, заколола Гизеле волосы. Уже припекало. Я быстро проглотила оладьи и пихнула Лиззи ногой под столом.
     - Пошли.
     - Сначала умойся, - сказала мама.
     Я сунула лицо под кухонный кран, и мама с господином Декуэрво расхохотались. Победоносно вскинув голову, я увлекла девочек на улицу. Мы похватали с веревки полотенца и со всех ног припустили к озеру.
     - Кто последний, тот дурак, - дико заорала я, торпедой сорвалась с мостков и ввинтилась в холодную зеркальную гладь. Гизела с Лиззи прыгнули следом, и мы плескались и играли, пока не подъехал папа с целым ведерком рыбы. Выскочив из джипа, он помахал нам и провозгласил, что два дня с утра до вечера все будут есть только рыбу. Мы застонали, притворно зажали носы, и он, засмеявшись, пошел в дом.
     Чередой тянулись солнечные, похожие друг на друга дни: мы купались, удили с папой рыбу с мостков; поедали бутерброды с арахисовым маслом и повидлом прямо в лодке; раскачивались на качалке на веранде и пили апельсиновый "Краш". А потом на целую неделю зарядили дожди. Однажды утром мы проснулись и услышали, как по крыше барабанят-танцуют капли. Мама просунула голову в дверь:
     - Дорогие, к нам нагрянула непогода. Как насчет какао и тостов с корицей?
     Мы надели штаны, свитера и отправились на кухню. Мама уже выставила тарелки и кружки, а сама приступила к обычному ритуалу дождливых дней: принялась готовить сангрию. Сначала она наполнила три плошки из-под арахисового масла апельсиновым соком из большой белой канистры. Потом стала резать все апельсины, лимоны и грейпфруты, которые оказались в доме. Мне она разрешила полить на фрукты бренди, Гизеле поручила бросать сахар, а Лиззи досталось самое важное - опорожнить на все это месиво бутылку красного вина. Не помню, чтобы в дождливые дни родители пили что-нибудь, кроме сангрии. Потом мама вышла на веранду выкурить утреннюю сигарету; потом из спальни спустился папа и вышел на веранду вслед за ней. Мы же стали играть в "ловись, рыбка". Краем глаза я видела родителей, уютно сидевших друг подле друга на плетеной кушетке. Через несколько минут спустился и господин Декуэрво, выглянул на веранду и тут же уткнулся в первый попавшийся старый журнал.
     В конце концов мы решили уйти к себе в комнату и поиграть в "монополию" - раз уж взрослые не желают нас развлекать. Спустя два часа, которые я провела в основном в тюрьме, а Лиззи - бездарно позабыв собрать ренту, крошка Гизела обанкротила нас окончательно и мы, все втроем, отправились на кухню перекусить. Вообще все дождливые дни превращались в один нескончаемый перекус, то более, то менее изощренный, прерываемый настольными и карточными играми, а также скулежом и подвыванием. Мы непрерывно дули сок и газировку, жевали сыр, бананы, печенье, колбасу, кукурузные хлопья и сваренные вкрутую яйца. Взрослые ели сыр, крекеры и пили сангрию.
     Помню, на исходе дня папы сосредоточенно читали, сидя в креслах, мама ушла к себе делать наброски, а мы одуревали от скуки. Спустившись за сигаретой, мама застала следующую картину: я старательно выводила пальцем свое имя по растекшемуся на столе меду, а Лиззи с Гизелой методично выдирали набивку из синего диванчика.
     - Господи Боже, Эллен, не трогай этот чертов мед! Лиз, Гизела, немедленно перестаньте! Оставьте в покое диван! Если вам неймется, идите на улицу и танцуйте под дождем.
     Мужчины с трудом, словно возвращаясь из дальних странствий, оторвались от чтения.
     - Право же, Лайла... - начал папа.
     - Лайла, на улице ливень. Мы за ними присмотрим, - сказал господин Декуэрво.
     - Уже присмотрели. Результат налицо. - Мама саркастически улыбнулась.
     - Мамочка! Правда? Нам можно под дождь? Все снять и бегать под дождем?
     - Ну конечно снять. Какой смысл мочить вещи? Купальники тоже не нужны - вряд ли во дворе соберется толпа зевак.
     Пока мама не одумалась, мы бросились на веранду, сорвали с себя одежду и с гиканьем попрыгали в топкую траву, презирая и жалея всех детей, которые вынуждены сидеть взаперти.
     И стали играть в "богинь-под-дождем". Суть игры заключалась в том, чтобы гладить себя, подставляясь ливневым струям, и выкрикивать заклинания, то есть имена всех, кого только знаешь. Потом мы играли в садовника, в салки, в красный-зеленый свет, в мяч, и все было потрясающе скользким, мокрым, ирреальным в серой пелене дождя. Родители смотрели на нас с веранды.

     Когда мы наконец вернулись в дом, возбужденные, восхищенные собственной великолепной мокростью, они завернули нас в махровые полотенца и отправили сушиться и одеваться к ужину.
     Мама расчесала нам волосы и приготовила соус к спагетти. Папа нарезал салат, а господин Декуэрво соорудил торт с клубникой, выложив посреди коржа сверкающую ягодную пирамиду. Мы были на вершине блаженства. Взрослые много смеялись, потягивали розовую сангрию и перекидывались овощами, точно жонглеры.
     После ужина мама повела нас в гостиную танцевать, и тут вырубилось электричество.
     - Черт! - возмутился на кухне папа.
     - Черт знает что! - возмутился господин Декуэрво, и мы услышали, как они, смеясь и ругаясь, бродят в темноте в поисках карманных фонариков.
     - Милые дамы, кавалерия прибыла! - Папа поклонился, покручивая в руке фонарик.
     - Американский и аргентинский ДИРИЗИОНЫ, seftora у senoritas. Я никогда прежде не слышала, чтобы господин Декуэрво говорил по-испански, даже отдельные слова.
     - Что ж, значит, я в полной безопасности, во всяком случае, злоумышленники на меня не посягнут. Хотя, с другой стороны... - Мама засмеялась, и папы тоже засмеялись, положив руки друг другу на плечи.
     - Что, мамочка? Что "с другой стороны"? - Я теребила ее как в детстве, когда боялась потеряться в огромном универмаге.
     - Ничего, зайчик, мама глупости говорит, не слушай. Все, жевуньи, пора по койкам. Можете лечь и поболтать. А двери запрем: больше на улице делать нечего.
     Папы сопроводили нас в ванную и шепнули, что можно только пописать, а остальными процедурами пренебречь, поскольку света все равно нет. Оба поцеловали нас на ночь: папины усы щекотали щеку, а усы господина Декуэрво скользили по ней легко, почти неощутимо. Мгновение спустя в спальню вошла мама. Ее щека на моей была гладкой и теплой, точно бархатная подушечка. Гроза, танцы под дождем и сытный ужин порядком нас измотали, так что бодрствовали мы недолго.
     Когда я проснулась, было еще темно, но дождь прекратился, электричество дали, и в коридоре горел свет. Никто же не знает, что он горит, а электричество над экономить. Я почувствовала себя ужасно взрослой, вылезла из постели и обошла дом, выключая повсюду свет. Я дошла до ванной, и тут у меня разболелся живот. Зря, наверно, наелась пережаренной воздушной кукурузы. Я просидела на стульчаке довольно долго, глядя, как ползет по стене коричневый паучок. Я сбивала его, а он снова карабкался к полотенцам по гладкой стене. Боль в животе поутихла, но окончательно не унялась, поэтому я решила разбудить маму. Вообще-то папа отнесся бы ко мне с большим сочувствием, но спит он куда крепче: пока добудишься, мама уже накинет халат и помассирует мне живот. Ласково, но не так заботливо, как хотелось бы несчастной жертве внезапного недуга.
     Я снова зажгла свет в коридоре и направилась к родительской спальне. Толкнув скрипучую дверь, увидела маму. Она спала, как всегда, прильнув к папиной спине, повторяя изгибы его тела. А к ее спине прильнул господин Декуэрво. Одна его рука покоилась сверху на пододеяльнике, другая лежала на маминой голове.
     Я постояла, посмотрела и, пятясь, вышла из комнаты. Никто из взрослых не шелохнулся; все трое дышали глубоко, в унисон. Что это было? Что я увидела? Мне захотелось вернуться и посмотреть снова, так, чтобы видение исчезло, или, наоборот, смотреть долго-долго, пока не пойму.
     Боли в животе как не бывало. Я юркнула в свою постель и взглянула на Лиззи и Гизелу, маленькие девчачьи копии двух только что виденных мною мужчин. Они просто спали, подумала я. Взрослые просто спали. Может, у господина Декуэрво сломалась кровать, провалилась, как наши два года назад? Или его кровать промокла от дождя? Наверно, я уже никогда не засну... Но дальше помнится уже утро, снова дождь, и Лиззи с Гизелой упрашивают маму отвезти нас в город, в кино. И мы отправились смотреть "Звуки музыки", которые крутили в соседнем городке десять лет подряд.
     Больше в то лето ничего примечательного не произошло, все в моей памяти сливается в сплошную ленту: купанье, рыбалка, путешествия на лодке в открытое озеро. Когда Декуэрво уезжали, я обняла Гизелу, а его обнимать не хотела, но он шепнул мне на ухо:
     - В будущем году мы привезем моторную лодку и я научу тебя кататься на водных лыжах - Тогда я обняла его крепко-крепко, а мама положила ладонь мне на голову, точно благословляла. Следующим летом я провела весь июль в лагере и разминулась с Декуэрво, хотя они приезжали. Потом они пропустили пару лет подряд. Потом Гизелу и Лиззи отправили со мной в лагерь в Нью-Гэмпшир, и взрослые недельку пожили на даче вчетвером, без детей. Папа после этого сказал, что больше не вынесет жизни под одной крышей с Эльвирой Декуэрво: либо она его доконает, либо он ее попросту убьет. А мама примиряюще сказала, что Эльвира не так уж плоха.
     С той поры мы встречались реже. Господин Декуэрво с Гизелой приезжали ко мне на выпускной вечер, на открытие маминой бостонской выставки, на папино пятидесятилетие и на выпускной вечер к Лиззи. Когда маме случалось быть в Нью-Йорке, она обычно ужинала со всем семейством. А если ее планы вдруг менялись, приходилось заменять ужин обедом. На похороны Гизела приехать не смогла. Она этот год жила в Аргентине и работала в архитектурной фирме, которую основал ее дед...
     Когда все соболезнователи покинули дом, господин Декуэрво передал нам очень добрую записку от Гизелы. Внутри был мамин портрет, выполненный пером и тушью. Потом мужчины уселись в гостиной с двумя рюмками и бутылкой шотландского виски. О нас с сестрой они словно забыли: поставили пластинку Билли Холидей и под звуки ее бархатного голоса принялись пить и горевать всерьез. Мы с Лиззи пошли на кухню и решили съесть все сладости, которые натащили гости: домашние пирожки, струдель, орешки, сладкий картофельный пирог и шоколадный торт миссис Эллис с начинкой из шоколадного суфле. Мы поставили две тарелки, налили две кружки молока и приступили.
     - Знаешь, - проговорила Лиззи с набитым ртом, - когда я приезжала домой в апреле, он звонил каждый день. - Она мотнула головой в сторону гостиной.
     Было непонятно, одобряет она или осуждает. Я своего мнения на этот счет тоже не имела.
     - Она называла его Боливар.
     - Что? Она же всегда называла его Гаучо! И мы поэтому не называли его никак.

Звони скорее! Просто подними трубку и набери номер, всё остальное девушка сделает сама. У нас девушки на любой вкус - блондинки, брюнетки, рыжие, худенькие, полные, ... Скорее утоли свой секуальный голод! Вход »